По всему собранию до самых отдаленных углов прокатился писк, когда 
 выяснилось, что люди почти ничего не знают о недрах того мира, на 
 поверхности которого росли и развивались бессчетные поколения наших предков. 
 Мне пришлось три раза повторить, что из четырех тысяч миль между 
 поверхностью Земли и ее центром людям известна только одна четырехтысячная 
 часть, что они знают Землю до глубины одной мили, да и то в самых общих 
 чертах. Великий Лунарий спросил было, что побудило меня явиться на Луну, 
 если мы не изучили еще и нашей собственной планеты, но его больше 
 интересовали подробности относительно условий жизни на Земле, 
 перевертывающие все его обычные представления, и он не просил ответа на свой 
 первый вопрос. 
 Он занялся вопросами о погоде, и я попытался описать ему непрерывное 
 изменение неба, снег, мороз, циклоны. 
 - Но ночью разве не холодно? - спросил он. 
 Я ответил, что ночью холоднее, чем днем. 
 - А разве ваша атмосфера не замерзает? 
 Я ответил, что нет, что холод у нас незначительный и ночи коротки. 
 - И воздух не делается жидким? 
 Я, уже готов был дать отрицательный ответ, но вспомнил, что по крайней 
 мере часть нашей атмосферы - водяные пары - превращается в жидкость и 
 образует росу, а иногда замерзает и образует иней - процесс, совершенно 
 аналогичный замерзанию внешней атмосферы Луны во время ее долгой ночи. Я 
 изложил все это, и Великий Лунарий принялся расспрашивать меня о сне. 
 Потребность в сне, являющаяся регулярно каждые двадцать четыре часа у всех 
 земных существ, составляет, по его мнению, явление земной наследственности. 
 На Луне селениты отдыхают редко, после исключительных физических усилий. 
 Затем я пытался описать ему блеск летней ночи на Земле и перешел к описанию 
 тех животных, которые ночью бродят, а днем спят. Я стал рассказывать ему о 
 львах и тиграх, но он, по-видимому, совершенно ничего не понял. Дело в том, 
 что если не считать чудовищ Центрального Моря, то на Луне нет таких 
 животных, которые не были бы приручены и одомашнены селенитами, и так было с 
 незапамятных времен. У них имеются разные морские чудовища, но нет хищных 
 зверей, и им непонятна мысль о каком-то большом и сильном звере, 
 подстерегающем их во мраке ночи... 
 (Далее следует пробел слов в двадцать, которые невозможно разобрать.) 
 Он заговорил со своими приближенными, как мне показалось, о странном 
 легкомыслии и неразумии человека, живущего исключительно на поверхности 
 Земли, подверженного всем переменам погоды, не сумевшего даже покорить себе 
 зверей, которые кормятся его собратьями, и, однако же, дерзнувшего 
 перелететь на чужую планету. Во время этой беседы я сидел в стороне, 
 погруженный в размышления. После этого я, по его желанию, рассказал ему о 
 различных породах людей. 
 Он засыпал меня вопросами. 
 - И для всех видов работы у вас существует одна порода людей? Но кто же 
 мыслит? Кто управляет? 
 Я коротко описал ему наше общественное устройство. 
 Он приказал спрыснуть свою голову охлаждающей жидкостью, а затем 
 потребовал, чтобы я повторил свое объяснение, ибо он чего-то не понял. 
 - Разве они не заняты каждый своим делом? - спросил Фи-у. 
 - Некоторые из них, - ответил я, - мыслители, другие - служащие, одни - 
 охотники, другие - механики, третьи - артисты, четвертые - ремесленники. Но 
 все принимают участие в управлении. 
 - Но разве они не различно устроены для различных занятий? 
 - Особой разницы, кроме одежды, нет, - сказал я. - Их мозг, может быть, 
 и отличается немного один от другого, - прибавил я, поразмыслив. 
 - Их умы должны сильно отличаться, - заметил Великий Лунарий, - иначе 
 они все захотят делать одно и то же. 
 Для того, чтобы как можно лучше приспособиться к его представлениям, я 
 заметил, что его предпосылка совершенно правильна. 
 - Все различия скрыты в мозгу, - сказал я. - Но это незаметно снаружи. 
 Быть может, если б можно было увидеть умы людей, они оказались бы столь же 
 различными и неравными, как и у селенитов. Оказалось бы тогда, что есть 
 более и менее способные люди, люди, видящие далеко вперед, и люди, бегущие 
 очень быстро, люди, ум которых напоминает трубу, и люди, которые могут 
 вспоминать не думая... 
 (Три следующих слова неразборчивы.) 
 Он прервал меня, чтобы напомнить мне о моем прежнем заявлении. 
 - Но ты сказал, что все люди управляют? - настаивал он. 
 - До известной степени, - ответил я и, как мне кажется, еще более 
 запутал вопрос. 
 Он попытался нащупать что-либо конкретное. 
 - Ты хочешь сказать, - спросил он, - что на Земле нет Великого 
 Властителя? 
 В моем уме промелькнули различные имена, но в конце концов я 
 подтвердил, что такого нет. Я объяснил ему, что все диктаторы и короли 
 обычно кончали тем, что предавались пьянству и разврату или становились 
 убийцами и что, во всяком случае, большая и влиятельная часть населения 
 Земли, к которой принадлежу и я, - англичане - не собираются вновь 
 устанавливать у себя такой порядок. Это еще более изумило Великого Лунария. 
 - Но каким образом вам удается сохранить хотя бы ту мудрость, которая у 
 вас есть? - спросил он. 
 И я объяснил ему, как мы стараемся прийти на помощь ограниченности 
 нашего... (тут не хватает одного слова, вероятно, "ума"), применяя книги и 
 библиотеки. Я объяснил ему, как развивается наша наука благодаря соединенным 
 усилиям бесчисленного количества маленьких людей. На это он ничего не 
 возразил, заметив только, что мы вопреки нашей социальной дикости, очевидно, 
 многого достигли, иначе мы не могли бы попасть на Луну. Однако контраст 
 слишком велик. Селениты вместе с накоплением знаний росли и изменялись; люди 
 же накопили знания и остались животными, снабженными знаниями. Он сказал 
 это... (далее неразборчиво). 
 Затем он заставил меня рассказать, как мы путешествуем вокруг Земли, и 
 я описал ему наши железные дороги и пароходы. Некоторое время он не мог 
 поверить, что мы познакомились с употреблением пара всего лишь около ста лет 
 назад. Но когда он в этом убедился, то очень был изумлен. (Здесь, кстати, 
 следует упомянуть очень интересный факт: у селенитов единица измерения 
 времени, так же как и у нас, - год, но я не понимаю их системы исчисления. 
 Впрочем, это не играет никакой роли, так как Фи-у усвоил нашу систему.) 
 Потом я рассказал, что люди впервые стали селиться в городах только девять 
 или десять тысяч лет назад и что мы до сих пор не соединены в одно общество 
 и живем в государствах с различными формами правления; когда это было 
 объяснено Великому Лунарию, он очень удивился. Сначала он подумал, что у нас 
 имеются просто административные деления. 
 - Наши государства и империи - только грубые очертания будущего 
 общества, - сказал я и рассказал ему... (Здесь следует тридцать или сорок 
 неразборчивых слов.) 
 Великий Лунарий удивился, что люди стремятся сохранить разные языки. 
 - Они хотят в одно и то же время и сообщаться друг с другом и не 
 сообщаться, - заметил он и потом долго расспрашивал меня о войнах. 
 Сначала он был потрясен и не поверил мне. 
 - Ты хочешь сказать, - спросил он, как бы недоумевая, - что вы рыскаете 
 по поверхности вашего мира - того мира, богатства которого вы едва 
 затронули, убивая друг друга, как убивают звери для еды? 
 Я должен был признаться, что это так. 
 Он стал расспрашивать меня о подробностях. 
 - Но разве не наносится при этом ущерб вашим судам и вашим несчастным 
 маленьким городам? - спросил он. 
 И я заметил, что порча имущества и судов во время войны производит на 
 него почти такое же впечатление, как убийства. 
 - Расскажи мне подробней, - сказал Великий Лунарий. - Покажи мне это 
 ясней. Я не могу ничего понять. 
 И тут я, хоть и не очень охотно, стал рассказывать ему историю земных 
 войн. 
 Я рассказал ему о началах и церемониях войны, о предупреждениях и 
 ультиматумах, о маршировке и боевых походах. Я дал ему представление о 
 маневрах, позициях и боях. Я рассказал ему об осадах и атаках, о голоде и 
 тяжких страданиях в траншеях, о часовых, замерзающих в снегу. Рассказал о 
 поражениях и нападении врасплох, о безнадежных сопротивлениях и безжалостном 
 преследовании бегущих, о трупах на полях сражения. Я рассказал, кроме того, 
 о прошедших временах, о нашествиях и избиениях, о гуннах и татарах, о войнах 
 Магомета и калифов и о крестовых походах. По мере того как я рассказывал, а 
 Фи-у переводил, селенитов охватывало все большее волнение, и они пищали все 
 громче. 
 Я рассказал ему про орудия, которые стреляют, выпускают снаряды в тонну 
 весом и на расстоянии двенадцати миль способны пробить железную броню 
 толщиной в двадцать футов, и про подводные торпеды. Я описал ему действие 
 пулеметов и все, что я мог вспомнить о битве при Коленсо. Великий Лунарий 
 едва верил всему этому и часто прерывал перевод моих слов, чтобы услышать от 
 меня подтверждение правильности этого перевода. Особенно сомнительным 
 показалось ему мое описание людей, пирующих и веселящихся перед... 
 (битвой?). 
 - Но, конечно, они не любят войны? - перевел мне Фи-у. 
 Я заверил их, что многие люди смотрят на войну как на самое славное 
 призвание в жизни, и это поразило всех селенитов. 
 - Но какая польза от этих войн? - настаивал Великий Лунарий. 
 - Какая польза? - ответил я. - Война уменьшает население! 
 - Но зачем это нужно? 
 Наступила пауза. Его голову обрызгали охлаждающей жидкостью, и он снова 
 заговорил..." 

 Уже с того момента, когда в рассказе упоминается об абсолютной тишине 
 перед началом речи Великого Лунария, в приемник стали попадать какие-то 
 другие волны, которые очень мешали восприятию сигналов Кейвора, а на этом 
 месте они вообще все заглушили. Эти волны, очевидно, результат радиации из 
 какого-то лунного источника, но их настойчивое чередование с сигналами 
 Кейвора указывает на оператора, умышленно старающегося перебить сообщение 
 Кейвора и сделать его неразборчивым. Сначала эти волны были короткие и 
 правильные, так что при некотором напряжении, с потерей немногих слов мы все 
 же могли расшифровать сообщение Кейвора; потом они стали длиннее и более 
 неправильными, как будто намеренно проводили нечто вроде черты поперек 
 письма. Долгое время ничего нельзя было поделать с этими нелепыми 
 зигзагообразными знаками, потом неожиданно путаница прекратилась, оставив 
 несколько слов ясными, а затем опять возобновилась и продолжалась на 
 протяжении всего сообщения, совершенно заглушив все, что Кейвор пытался 
 передать. Если это действительно было умышленное вмешательство, то почему 
 селенитам понадобилось предоставить Кейвору, который понятия не имел о 
 помехах, возможность продолжать свою передачу? Почему селениты предпочли 
 этот способ, а не приостановили сигнализации Кейвора - ведь это было бы 
 проще и вполне зависело от них, - на этот вопрос я ответить не могу. Но 
 случилось именно так, и это все, что я могу сказать. Последняя часть 
 описания аудиенции у Великого Лунария начинается с середины фразы: 
 "...настойчиво расспрашивали меня о моей тайне. Скоро мы с ними поняли 
 друг друга, и я наконец узнал то, что очень меня изумляло: почему при такой 
 необычайно развитой науке они не додумались до кейворита? Я убедился, что 
 они знакомы с ним теоретически, но считали изготовление его практически 
 невозможным, потому что на Луне нет гелия, а гелий..." 
 Поперек последних букв слова "гелий" снова легла черта. Заметьте слово 
 "тайна", так как на этом слове, и на нем одном, я основываю свое толкование 
 нижеследующего послания - последнего послания, которое, по нашему мнению, 
 отправил Кейвор, и последнее, что нам суждено от него услышать.

ЧИТАТЬ